Цель настоящих заметок — по возможности прояснить содержание массовых представлений, оценок и чувств российских граждан, которые обычно получают со стороны политиков и журналистов общую квалификацию «националистических», уточнить степень и масштаб их выраженности, направления динамики, если таковая имеется. Эмпирической основой моих наблюдений будут данные репрезентативных социологических опросов взрослого населения России, проводимых Левада-Центром.
Сразу отмечу, что для большинства россиян слово «национализм» окрашено негативно, 38 проц. воспринимают его нейтрально и лишь 8 проц. положительно. Приверженность националистической (национал-патриотической) идеологии выражает в последние годы явное меньшинство российского населения: в 2013 году это 9 проц. опрошенных, — ровно столько же, сколько сторонников либерализма (при 34 проц. тех, кто причисляет себя к социалистам и социал-демократам, 17 проц. Сторонников жесткой авторитарной власти, 16 проц. коммунистов и т. д.). Невелика и доля тех, кто считает наиболее важной в сегодняшней стране проблему национальных отношений, их ухудшение, рост национализма (в феврале 2014-го таковых было 10 проц.), — социально-экономические проблемы (рост цен, резкое социальное расслоение, бедность), слабость и коррумпированность власти, кризис морали ощущаются нашими соотечественниками намного острей. Необходимость ясной и последовательной «национальной политики в защиту русских» также не относится к числу коллективных приоритетов; многократно более существенным россияне признают обеспечение социальной справедливости и равенство всех граждан перед законом. И даже идея государственно-национальной исключительности и превосходства — представление о пресловутом «особом пути» России — заметно упала в значимости.
Та же тенденция видна при другой формулировке вопроса и по-иному сформулированных альтернативных «подсказках».
И все же никак нельзя считать, будто озабоченность растущим в стране «национализмом», которую разделяют политики, журналисты, эксперты, условно говоря, либерально-демократического крыла, не имеет под собой оснований или что она явно преувеличена. На первый взгляд, тут можно увидеть парадокс. Тем нужнее соответствующие феномены прояснить.
Развивая и уточняя предыдущие работы по теме, я бы отличал номенклатурно-бюрократическую риторику и символику русского национализма, охотно тиражируемую официальными и официозными медиа, от национал-патриотических лозунгов и символов отдельных и в целом весьма немногочисленных ангажированных и сформированных групп (движений, течений, партий) и, наконец, от настроений и проявлений по преимуществу этнической неприязни и нетерпимости со стороны массы и отдельных социальных (часто — молодежных) групп и группировок российского населения. Эти явления сходны по содержанию (в их основе — неприятие на этнонациональной основе, этнонационализм), но различаются по социальным носителям и масштабам распространенности.
Другая их составляющая — государственно-национальная (ностальгически-державная или ностальгически-имперская). Отрицательное отношение значительной и даже большей в те или иные годы части россиян, например, к США, Грузии или странам Балтии не имеет в виду этнической принадлежности их граждан (эстонцев, грузин, тем более — американцев). Она относится к целостным образам названных государств, хотя в плане опасности эти страны могут рассматриваться респондентами как угроза не только для России, но именно для русских («русской культуры», «русских традиций», «наших национальных особенностей»).
Перемены за двухтысячные годы можно отметить во всех перечисленных планах, но меняется при этом разное и по-разному; разнятся, понятно, и масштабы явлений. В дальнейшем я буду говорить только о массовых феноменах, рассматривая их этнонациональную и государственно-национальную составляющие; последнее разделение носит исключительно аналитический характер: сами носители и выразители подобных склонностей и мнений достаточно часто их некритически сочетают, легко переходя от одних к другим или подставляя одни на место других (что отмечает в своей статье Марлен Ларюэль в этом номере Pro et Contra).
Среди этих массовых феноменов я бы выделил, и тоже в аналитическом порядке, два типа оценок и ожиданий, которые выражают в социологических опросах массовые респонденты. Это опасения взрыва националистических чувств, включая кровопролитные действия «извне», со стороны тех или иных групп российского населения и неприятие разнообразия, самостоятельности, инаковости «других» –– лиц, групп или даже стран и регионов («Запад»), чьи проявления квалифицируются «изнутри» как национализм либо экспансионизм, угроза России, русским или социальному порядку в целом. Иными словами, национализм (национальная независимость, солидарность, действия по их поддержанию и защите) при этом понимается респондентами, с одной стороны, как характеристики и акции неких «других», проявления их образа жизни и мысли, непонятных и неблизких, а с другой — как угроза «нам», «своим», нашему привычному укладу и обиходу. Связь между двумя этими смысловыми планами для самих респондентов выглядит как реактивная и негативная, по принципу от противного: «их» национализм, как считает большинство опрошенных, вызывает и разжигает, условно говоря, «наш».
За 2000-е годы межнациональная напряженность в стране стала ощущаться ее жителями острее (хотя, как сказано выше, не является для россиян самой главной в списке сегодняшних проблем страны)…